-- Все эти данные я собрала довольно просто, -- рассказывала Лиза пока мы читали. -- Первое, что вы должны понять о Гэвине, это то, что сведений о нем нет ни в одной компьютерной информационной системе. Поэтому я начала обзванивать людей во всех концах страны... Кстати, у него очень любопытный телефонный комплекс: в нем для каждого звонка генерируется новый исходный номер, и вы не можете ни перезвонить обратно, ни проследить, откуда вам позвонили. Так вот, я начала расспрашивать про всех ведущих специалистов в этой области в пятидесятые и шестидесятые годы, и мне назвали множество имен. После чего мне оставалось лишь узнать, кого теперь нет в информационных досье. Свою смерть Гэвин сфабриковал в 1967 году, я даже обнаружила один отчет об этом событии в старых газетных подборках. Все люди, которые знали Гэвина, знали и о его смерти. Во Флориде есть настоящее -- на бумаге -- свидетельство о рождении, но других документов, касающихся личности Гэвина, я не нашла. Он не оставил в нашем мире никаких следов. Мне это показалось достаточно убедительным доказательством. Осборн дочитал текст до конца и поднял глаза. -- Очень хорошо, мисс Фу. Что еще вам удалось узнать? -- Я расколола некоторые из его кодов. Мне повезло, потому что я сумела влезть в базовую программу, которую Гэвин написал, чтобы атаковать чужие программы. Я использовала ее против кое-каких его собственных творений. Еще мне удалось проникнуть в файл, содержащий ключи и заметки о том, где и как они используются. Кое-чему я от него научилась. Но это только надводная часть айсберга. Она махнула рукой в сторону молчаливых металлических "мыслителей", расставленных по всей комнате. -- То, что вы видите перед собой, -- это самое хитрое электронное оружие среди всего, что человечеству удалось пока создать. Система бронирована не хуже какого-нибудь крейсера. И она обязана быть такой, поскольку в мире полным-полно хитрых сторожевых программ, которые вцепляются, подобно терьерам, в любого непрошенного гостя и держат его мертвой хваткой. Если же они все-таки добирались сюда, с ними расправлялся уже Клюг, но большей частью никто не подозревал, что он взломал их защиту и проник в машину. Клюг напоминал крылатую ракету -- быструю, маневренную, летящую над самой землей, и свои атаки он направлял сразу с нескольких сторон. Конечно, в наши дни большие информационные системы хорошо защищены, в них используются пароли и очень сложные коды. Но Клюг участвовал в разработке большинства из этих систем. Нужен дьявольски хитрый замок, чтобы не пустить в дом того, кто делал замки всю жизнь. Опять же, Клюг помогал устанавливать многие крупные системы, и еще тогда он оставил в программном обеспечении своих тайных информаторов. Если коды менялись, компьютер сам передавал информацию об этом в какую-нибудь надежную машину, откуда ее позже вычерпывал Клюг. Это как если бы вы купили огромного, злющего, отлично выдрессированного сторожевого пса, а на следующую ночь приходит тот тип, который его дрессировал, гладит пса по голове и грабит ваш дом подчистую... И в таком вот духе. Когда Лиза начинала говорить о компьютерах, девяносто процентов сказанного до меня просто не доходило. -- Я хотела бы кое-что узнать, Осборн, -- сказала Лиза. -- Что именно? -- Зачем я здесь? Чтобы раскрутить за вас это дело? Или с вас хватит того, что я приведу систему в такое состояние, когда с ней сможет работать любой грамотный пользователь? Осборн задумался. -- Меня беспокоит, -- добавила она, -- что я постоянно попадаю в засекреченные банки данных. Боюсь, в один прекрасный день кто-нибудь вышибет дверь и наденет на меня наручники. Вас это тоже должно беспокоить, потому что кое-кому в кое-каких организациях может не понравиться, если в их дела будет соваться обыкновенный полицейский из какого-то там отдела по борьбе с особо опасными преступлениями. При этих словах Осборн вскинул голову. -- А что мне делать? -- огрызнулся он. -- Упрашивать вас остаться? -- Нет. Мне достаточно вашего разрешения. Не обязательно даже в письменном виде. Просто подтвердите, что одобряете продолжение работ. -- Послушайте, что я вам скажу. Если говорить об интересах округа Лос-Анджелес и штата Калифорния, то дома Клюга вообще не существует. Здесь нет участка. Он не зафиксирован в документах. С точки зрения закона, этого места просто нет. И если кто-то вправе дать вам разрешение на работу с материалами Клюга, так это именно я, а я по-прежнему считаю, что здесь было совершено убийство. Так что продолжайте работать. -- Не очень-то надежная защита, -- задумчиво сказала Лиза. -- А чего бы вы хотели? Ладно, что еще вам удалось обнаружить? Лиза повернулась к клавиатуре и принялась печатать. Вскоре заработал принтер. Сложив распечатку, Осборн собрался было уходить, но не удержался и уже в дверях остановился, чтобы дать последние указания. -- Если обнаружите какую-то информацию, доказывающую, что это было не самоубийство, дайте мне знать. -- О'кей. Это было не самоубийство. Осборн поначалу не понял. -- Мне нужны доказательства. -- У меня они есть, только вам они, скорее всего, не подойдут. Эту глупую предсмертную записку писал не Клюг. -- Откуда вы знаете? -- Я поняла это в первый же день, как только дала машине команду распечатать программу, а потом сравнила ее стиль со стилем Клюга. Это не его программа. Она выполнена предельно компактно. Ни одной лишней строчки. Клюг выбрал себе такой псевдоним неспроста. Вы знаете, что означает "Клюг"? -- Умный, -- вставил я. -- Буквально -- да. Но это еще и... нечто чрезмерно сложное. Нечто такое, что работает исправно, но по непонятным причинам... У нас говорят -- "клюговать" ошибки в программе... -- И что? -- Программы Клюга выглядят просто жутко. Там полно соплей, которые он не удосужился подчистить. Но он был гением, и его программы работают безукоризненно, хотя вас и не покидает недоумение, как же это они все-таки работают. Служебные программы у него так написаны, что у меня мурашки по спине бегали, когда я с ними разбиралась. Жуть! Но по-настоящему хорошее программирование такая редкость, что его недоделки выглядят лучше, чем та гладкая чепуха, которую пишут середнячки. Подозреваю, что Осборн понял из сказанного примерно столько же, сколько и я. -- Короче, ваше мнение основано на оценке стиля программирования? -- Да. К сожалению, пройдет еще лет десять, если не больше, прежде чем суд будет принимать такие вещи всерьез, как, скажем, анализ почерка или дактилоскопию. Но если вы понимаете что-нибудь в программировании, вам достаточно одного взгляда. Предсмертную записку написал кто-то другой, и вот этот кто-то, кстати, чертовски силен. Записка вызывала завещание как подпрограмму, и вот его то, без сомнения, написал Клюг. Он там, можно сказать, всюду оставил свои отпечатки. Последние пять лет он шпионил за соседями ради удовольствия, влезал в военные информационные банки, школьные записи, налоговые файлы и банковские счета. А каждый телефон в радиусе трех кварталов он превратил в подслушивающее устройство. Чудовищное любопытство... -- Он упоминал где-нибудь, зачем он это делал? -- спросил Осборн. -- Думаю, он просто рехнулся. Возможно, он был психологически неуравновешен и склонен к самоубийству -- все эти капсулы с наркотиками здоровья ему, конечно, не прибавляли. Он готовился к смерти, и Виктор оказался единственным, кого он счел достойным наследства. Если бы не эта записка, я бы поверила, что Клюг покончил с собой. Но он ее не писал. В этом я готова поклясться. В конце концов мы избавились от Осборна и я отправился домой заниматься обедом. Когда все было готово, пришла Лиза и снова с огромным аппетитом накинулась на еду. Потом я сделал лимонад и мы устроились в моем маленьком патио, наблюдая, как сгущается вокруг нас вечер. Проснулся я посреди ночи, весь в поту. Сел в постели, обдумывая события прошедшего дня. Выводы мне совсем не понравились. Поэтому я надел халат, шлепанцы и отправился к дому Клюга. Входная дверь снова оказалась открытой настежь, но все равно я постучал. Лиза выглянула из гостиной. -- Виктор? Что-нибудь случилось? -- Не уверен, -- сказал я. -- Можно войти? Она кивнула, и я прошел за ней в комнату. У консоли стояла открытая банка пепси. Лиза уселась на свою скамеечку, я заметил, что глаза у нее покраснели. -- Что случилось? -- спросила она еще раз и зевнула. -- Тебе, наверное, надо поспать, -- сказал я. Она пожала плечами и кивнула. -- Да-а. Я никак не попаду в фазу, и сейчас у меня дневной настрой. Хотя я привыкла работать в любое время и подолгу... Надеюсь, ты пришел не для того, чтобы сказать мне об этом? -- Нет. Ты уверена, что Клюга убили? -- Предсмертную записку писал не он. Следовательно, остается убийство. -- Я долго думал, за что его могли убить. Он никогда не выходил из дома, так что, видимо, его убили за то, что он сделал что-то такое здесь, со своими компьютерами. А теперь ты... Честно говоря, я не знаю, что именно ты делаешь, но, похоже, ты влезаешь в те же самые дела. Что если эти люди вернутся? Она вскинула брови. -- Какие люди? Я растерялся. Опасения мои оформились недостаточно четко и выглядели, наверное, не очень-то убедительно. -- Не знаю... Ты говорила... какие-то организации... -- Значит, ты заметил, как отреагировал на это Осборн? Он решил, что Клюг наткнулся на какую-нибудь тайную операцию, или что люди из ЦРУ убили его, когда он узнал о чем-то секретном, или... -- Не знаю, Лиза. Но я испугался. Вдруг то же самое случится с тобой? Она неожиданно улыбнулась. -- Спасибо, Виктор. Я не хотела признаваться при Осборне, но меня это тоже беспокоит. -- И что ты собираешься делать? -- Остаться и продолжать работу. Я пыталась придумать, как бы себя обезопасить, но в конце концов решила, что тут ничего не сделаешь. -- Но хоть что-то можно предпринять... -- У меня есть пистолет, если ты это имеешь в виду. Но подумай сам. Клюга убрали среди белого дня. Никто не видел, чтобы кто-то входил в дом. И я спросила себя: кто способен прийти днем, застрелить Клюга, запрограммировать предсмертную записку и уйти, не оставив никаких следов? -- Кто-то очень опытный и хитрый. -- Вот именно. Настолько опытный и хитрый, что едва ли у меня будет шанс помешать ему, если он решит разделаться со мной. И ее слова, и ее равнодушие к собственной судьбе меня просто потрясли. Но все же она признала, что беспокоится. -- Тогда нужно прекратить все это. Уехать отсюда. -- Ну уж нет. Я не позволю, чтобы меня гоняли туда-сюда, -- ответила она, и я уловил в ее голосе жесткую нотку. Я подумал о том, что мог бы сказать еще кое-что, но не стал. -- По крайней мере... запирай входную дверь, ладно? Она рассмеялась и поцеловала меня в щеку. -- Обещаю. И я очень благодарна тебе за заботу. Очень. Я подождал, пока она закроет за мной дверь, и, услышав как щелкнул замок, побрел через освещенный луной двор к своему дому. На полпути я остановился, сообразив, что мог бы предложить ей переночевать в моей второй спальне. Или остаться с ней в доме Клюга. Но потом решил не делать этого из боязни, что она неправильно меня поймет. Только оказавшись в постели, я понял с огорчением и некоторым презрением к самому себе, что у нее были все основания понять меня неправильно. И это при том, что я ровно в два раза старше ее. Утро я провел на огороде, планируя меню на вечер. Мне всегда нравилось готовить, но ужины с Лизой стали для меня самым радостным событием дня. Более того, я уже считал их обязательными. Поэтому, когда около полудня я выглянул на улицу и увидел, что ее машины нет на месте, мне стало не по себе. Я торопливо пошел к дому Клюга. Дверь была открыта настежь. Осмотрев дом, я ничего особенного не обнаружил, только в спальне на полу были аккуратно разложены стопки ее одежды. Все еще дрожа, я постучал в дом Ланьеров. Открыла Бетти и сразу заметила, что я чем-то встревожен. -- Та девушка в доме Клюга... -- сказал я. -- Что-то произошло. Может быть, нам позвонить в полицию? -- А что случилось? -- спросила Бетти, глядя поверх моего плеча. -- Похоже, она еще не вернулась. -- Что ты имеешь в виду? -- Я видела, как она уехала с час назад. Машина у нее что надо! Чувствуя себя полным идиотом, я попытался сделать вид, будто ничего особенного не произошло, однако успел заметить, каким взглядом посмотрела на меня Бетти. Словно ей хотелось погладить меня по голове или что-то вроде того. Я почувствовал, что начинаю злиться. Лиза оставила одежду, значит, она должна вернуться. Продолжая уверять себя, что это действительно так, я забрался в ванну с обжигающе горячей водой. Услышав стук, я открыл дверь и увидел Лизу. С пакетами в обеих руках и с обычной ослепительной улыбкой на лице. -- Я собиралась сделать это еще вчера, но забыла и вспомнила, только когда ты пришел. Мне так хотелось сделать тебе сюрприз, что я съездила и купила кое-что, чего нет у тебя ни в саду, ни на кухне... Она продолжала говорить, пока мы выгружали из пакетов съестное. Я молчал. На Лизе была новая майка, надпись на которой гласила: V + L -- I. Я нарочно не стал спрашивать, что это означает. -- Ты любишь вьетнамскую кухню? Я взглянул на нее, и только теперь до меня дошло, что она очень взволнована. -- Никогда не пробовал, -- сказал я. -- Но я люблю китайскую, японскую и индийскую. Я вообще люблю пробовать все новое. В последней части я покривил душой, но не так чтобы очень сильно: хотя иногда я и пробую новые рецепты, но вкусы в еде у меня в общем-то вполне католические. -- Не представляю, что у меня получится, -- засмеялась она. -- Моя мать была наполовину китаянкой. Так что сегодня на ужин будет нечто беспородное. Она подняла глаза и, увидев мое лицо, снова рассмеялась. -- Я забыла, что ты бывал в Азии. Не бойся, собачьего мяса я готовить не буду. Единственное, что было совершенно невыносимо, это палочки. Я мучился с ними, сколько мог, потом отложил в сторону и взял вилку. -- Извини, -- сказал я, -- но это мне не под силу. -- Ты вполне прилично с ними управлялся. -- Было время научиться. Каждое новое блюдо воспринималось мною как откровение: ничего подобного я в жизни не пробовал. -- Ты меня боишься, Виктор? -- Поначалу боялся. -- Из-за моего лица? -- Просто обобщенная азиатофобия. Наверное, я все-таки расист. Против своей воли. Она кивнула. Мы снова сидели в патио, хотя солнце уже давно скрылось за горизонтом. Я не могу припомнить точно, о чем мы говорили прежде, но, во всяком случае, нам было интересно. -- У вас, американцев, комплекс по поводу расизма. Как будто вы его изобрели, и никто другой, кроме, может быть ЮАР и нацистов, не знает толком, что такое расизм на практике. Вы не в состоянии отличить одно желтое лицо от другого и считаете все желтые нации монолитным блоком. Хотя на самом деле у азиатов расовая ненависть ох как сильна. -- Она задумалась, потом добавила: -- Как я ненавижу Камбоджу, ты бы знал! Я бежала туда из Сайгона и на два года попала в трудовые лагеря. Наверное, мне надо ненавидеть только этого подонка Пол Пота, но мы не всегда властны над своими чувствами... На следующий день я зашел к ней около полудня. На улице похолодало, но в ее темной пещере еще держалось тепло. Лиза рассказала мне кое-что о компьютерах, но когда она дала мне поработать с клавиатурой, я быстро запутался, и мы решили, что мне едва ли стоит планировать для себя карьеру программиста. Одно из приспособлений, которое она мне показала, называлось "модем". С его помощью Лиза могла связываться с любыми другими компьютерами практически во всем мире. Когда я пришел, она как раз общалась с кем-то в Станфорде, с человеком, которого она никогда не видела и знала только по его позывному "Bable-Sorter". С жуткой скоростью они перебрасывались своими компьютерными словечками. Под конец Bable-Sorter напечатал "Bye-I". В ответ Лиза напечатала "T". -- Что означает "T"? -- спросил я. -- "True". В смысле "да", но обычное "да" для хакера слишком прямолинейно. -- А что такое "Bye-I"? -- Это вопрос. Добавляешь к слову "I", и получается вопрос. "Bye-I" означает, что Bable-Sorter спрашивает, закончен ли наш разговор. Я задумался и посмотрел на ее майку, потом -- в глаза, серьезные и спокойные. Она ждала, сложив руки на коленях. V + L -- I -- Да, сказал я. -- Да. Лиза положила очки на стол и стянула майку через голову. К вечеру мы решили, что Лизе стоит перебраться в мой дом. Кое-какие операции ей необходимо было выполнять у Клюга, но остальное она вполне могла делать у меня с помощью переносного терминала и охапки дисков. Мы выбрали один из лучших компьютеров, дюжину периферийных устройств и установили все это хозяйство в одной из моих комнат. Конечно же, мы оба понимали, что этот переезд вряд ли спасет нас, если те, кто прикончил Клюга, решат заняться Лизой. Но все-таки я почувствовал себя спокойнее, и она, надеюсь, тоже. На следующий день к дому подкатил грузовой фургон, и двое парней принялись выгружать оттуда здоровенную кровать. -- Слушай, -- сказал я, -- ты случайно не воспользовалась компьютерами Клюга чтобы... Лиза расхохоталась. -- Успокойся. Как ты считаешь, отчего я могу позволить себе "Феррари"? -- Признаться, я задавал себе этот вопрос. -- Если человек действительно умеет писать хорошие программы, он может зарабатывать очень много денег. У меня есть собственная компания, но ни один хакер не откажется от возможности познакомиться с каким-нибудь новым трюком. Кое-какие из приемов Клюга я когда-то применяла сама. -- А сейчас? Нет? Лиза пожала плечами. -- Единожды солгавши... Спала Лиза мало. Мы поднимались в семь, и я готовил завтрак. Час-другой мы работали в огороде. Потом Лиза отправлялась в дом Клюга, и около полудня я приносил ей сандвич. Потом я заглядывал к ней несколько раз, но скорее ради собственного спокойствия, и никогда не оставался дольше минуты. Днем я отправлялся за покупками или занимался домашними делами, а часов в семь мы по очереди принимались за приготовление ужина. Я учил ее американской кухне, а она меня всему понемногу. Иногда она жаловалась, что в Америке не продают каких-то необходимых ей продуктов. Имелось в виду, конечно, не собачье мясо, хотя Лиза утверждала, что знает отличные рецепты из обезьян, змей и крыс. Я никогда не мог понять, шутит она или говорит всерьез, однако от вопросов воздерживался. После ужина она оставалась в моем доме. Мы часто и подолгу говорили. Очень ей понравилась моя ванна. Пожалуй, это единственное изменение, которое я сделал в доме, и мой единственный предмет роскоши. Я поставил эту ванну в 1975 году, для нее пришлось расширять ванную комнату. Дурных привычек она не имела, по крайне мере таких, которые не совпадали бы с моими. Аккуратная. Любит чистоту. Переодевалась во все свежее дважды в день и ни разу не забывала в раковине невымытую чашку. В ванной после нее всегда оставался полный порядок. В течении следующих двух недель Осборн заходил трижды. Лиза принимала его у Клюга и рассказывала то, что ей удалось узнать. -- У Клюга был однажды счет в Нью-Йоркском банке, где лежало девять триллионов долларов, -- рассказала мне Лиза после очередного визита Осборна. -- Я думаю, он сделал это просто из желания узнать, пройдет у него такой трюк, или нет. Он оставил эту сумму на одни сутки, снял проценты и сбросил их на другой счет, в банке на Багамах, а потом уничтожил основной капитал. Все равно он был фиктивным. Осборн в свою очередь рассказывал ей, что нового в расследовании убийства. Впрочем, нового они не узнали практически ничего, так что он делился своими соображениями относительно собственности Клюга, ситуация с которой по-прежнему оставалась неясной. Различные организации присылали своих людей для осмотра дома. Приезжала команда из ФБР, собиралась взять расследование в свои руки. Однако Лиза обладала удивительной способностью затуманивать людям мозги, рассказывая им о компьютерах. Сначала она объясняла свои действия, но в такой форме, что ее никто не мог понять. Иногда этого оказывалось достаточно. Если же нет, она вставала со своего места и предоставляла посетителям возможность самим справиться с творениями Клюга. После чего те с ужасом наблюдали, как вся информация на диске вдруг стиралась и на экране появлялась надпись "Ты -- глупое дерьмо! ". -- Я бессовестно надуваю их, -- призналась мне Лиза. -- Я даю им только то, что они и сами узнают, потому что я через это уже прошла. Потеряла я около сорока процентов хранимой Клюгом информации. Но другие теряют все сто. Ты бы видел их лица, когда Клюг подбрасывал им очередную логическую бомбу! Тот тип швырнул принтер ценой в три тысячи долларов через всю комнату, а потом пытался подкупить меня, чтобы я никому об этом не говорила. Какое-то федеральное агентство послало к ней эксперта из Станфорда, и тот в полной уверенности, что рано или поздно расколет коды Клюга, начал стирать все подряд. Лиза показала ему, как Клюг забирался в главный компьютер налогового управления, но "забыла" упомянуть, как он оттуда выбирался. Эксперт тут же вляпался в сторожевую программу и, сражаясь с ней, стер, как оказалось, все налоговые записи с буквы "S" до буквы "W". По крайней мере, с полчаса Лиза держала его в уверенности, что это действительно так. -- Я думала, у него сердечный приступ, -- сказала она мне. -- Весь побелел и молчит. Я сжалилась и показала ему, куда предусмотрительно переписала всю эту информацию, потом объяснила, как запихнуть ее на место и как утихомирить сторожевую программу. Из дома он пулей вылетел. Скоро он поймет, конечно, что такой объем информации можно уничтожить в один миг разве что динамитом, потому что существуют дублирующие системы и у скорости обработки есть предел. Но сюда, я думаю, он больше не вернется. -- Все это похоже на какую-то замысловатую видеоигру, -- сказал я. -- В каком-то смысле, да. Похоже на бесконечную серию запертых комнат, в которых прячется что-то страшное. Каждый шаг -- это огромный риск, и за один раз можно сделать лишь сотую долю шага. Ты должен спрашивать чужую машину примерно так: "На самом деле это не вопрос, но если вдруг мне придет в голову спросить ( чего я вовсе не собираюсь делать ) о том, что случится, если бы я посмотрел на эту вот дверь ( я даже не трогаю ее; меня нет даже в соседней комнате ), то что бы ты в таком невероятном случае предпринял? ". Программа все это перемалывает, решает, заслуживаешь ли ты тортом по физиономии, а потом либо швыряет в тебя этот торт, либо делает вид, что переходит с позиции А на позицию А1. Тогда ты говоришь: "Ну, предположим, я действительно посмотрел на эту дверь", после чего иногда она отвечает: "Ты подглядывал! " -- и все летит к чертям. Возможно, выглядит такое объяснение глуповато, но, по-моему, это была самая удачная из попыток Лизы объяснить мне, чем она все-таки занимается. -- Ты им все рассказываешь? -- Нет, не все. Я не упомянула про четыре цента. -- Лиза, я не хотел этих денег, не просил и жалею, что... -- Успокойся, все будет в порядке. -- У Клюга все это было зафиксировано? -- Да, и на расшифровку его записей я потратила уйму времени. -- Ты давно узнала? -- Про семьсот тысяч? Это оказалось в первом же диске, что я расколола. -- Я хочу вернуть эти деньги. Она задумалась и покачала головой. -- Сейчас, Виктор, избавиться от этих денег будет опасней, чем оставить их у себя. Когда-то это были вымышленные деньги, но теперь у них своя история. В налоговом управлении полагают, будто им известно, откуда деньги взялись. Налоги на эту сумму выплачены. Штат Делавэр считает, что их перевела тебе реально существующая корпорация. Адвокатской конторе в Иллинойсе уплачено за оформление процедуры перевода. Банк платит тебе проценты. Я не стану уверять, что вернуться назад и стереть все записи невозможно, но я не хотела бы этим заниматься. Я неплохо знаю свое дело, однако у Клюга был особый дар, которым я, увы, не обладаю. -- Как ему все это удалось? Ты сказала "вымышленные деньги". Разве такое возможно? Он их что, с потолка брал? Лиза нежно погладила свой компьютер. -- Вот они, деньги, -- сказала она, и глаза ее заблестели. Ночью, чтобы не беспокоить меня, Лиза работала при свече, и это обстоятельство сыграло для меня роковую роль. На клавиатуре она работала вслепую, а свеча ей требовалась только для того, чтобы находить нужные дискеты. Так я и засыпал каждую ночь, глядя на ее хрупкую фигурку в теплом сиянии свечи. Золотистый свет на золотистой коже... "Тощая", -- сказала она как-то про себя. Лиза действительно была худа, я видел ее ребра, когда она сидела на скрещенных ногах, втянув живот и задрав подбородок. Иногда она замирала надолго, опустив руки, потом кисти ее вдруг взлетали вверх, словно для того, чтобы с силой ударить по клавишам. Но клавиш она всегда касалась легко, почти беззвучно. Мне казалось, что это скорее йога, чем программирование. И сама Лиза говорила, что в состоянии медитации ей работается лучше всего. Никто не назвал бы ее лицо красивым. И, пожалуй, мало кто сказал бы, что оно привлекательно. Наверное, это из-за скобок на зубах: они отвлекали внимание. Однако мне она казалась красивой. Я перевел взгляд с нее на свечу. Какое-то время смотрел на пламя, потом попытался отвести глаза, и не смог. Со свечами иногда случается -- не знаю, почему -- они вдруг начинают мигать, хотя пламя остается вертикальным. Оно подскакивает и опускается вверх-вниз, вверх-вниз, ритмично, разгораясь все ярче и ярче... Я попытался позвать Лизу, но свеча все пульсировала, и я уже не мог говорить... Я задыхался, всхлипывал, хотел закричать громко, сказать, чтобы она не волновалась. И тут я почувствовал тошноту... Во рту ощущался вкус крови. Я попробовал вздохнуть. В комнате горел верхний свет. Лиза стояла на коленях, склонившись надо мной, и я почувствовал, как на лоб мне упала слеза. Я лежал рядом с кроватью, на ковре. -- Виктор, ты меня слышишь? Я кивнул. Изо рта у меня торчала ложка, и я ее выплюнул. -- Что случилось? Тебе уже лучше? Я снова кивнул и попытался заговорить. -- Лежи, лежи. Я вызвала врача. -- Не надо врача. -- Они все равно уже едут. Лежи спокойно... -- Помоги мне подняться. -- Еще рано. Тебе нельзя. Она оказалась права. Я попытался сесть и тут же упал обратно на спину. В дверь позвонили. Каким-то образом Лиза отделалась от бригады из скорой помощи, потом сварила кофе. Мы устроились на кухне, и она немного успокоилась. Был уже час ночи, но я все еще чувствовал себя неважно, хотя приступ оказался не самым страшным. Я прошел в ванную, достал пузырек с "Дилантином", который спрятал, когда Лиза перебралась ко мне, и на ее глазах принял одну пилюлю. -- Я забыл сделать это сегодня, -- сказал я. -- Потому что ты их спрятал. Глупо. -- Знаю. Наверное, мне следовало сказать что-то еще, ее действительно задело то, что я не защищался, но, еще не придя в себя после приступа, я понимал все это с трудом. -- Ты можешь уйти, если захочешь, -- сказал я. На редкость удачно. Лиза тоже не осталась в долгу. Она перегнулась через стол и встряхнула меня за плечи, потом рассерженно заявила: -- Чтобы я больше этого не слышала! Я кивнул и заплакал. Она меня не трогала, и это мне помогло. Она могла бы начать меня успокаивать, но обычно я неплохо справляюсь с собой сам. -- Давно это с тобой? -- спросила она наконец. -- Ты поэтому сидишь дома все тридцать лет? -- Отчасти, -- сказал я, пожимая плечами. -- Когда я вернулся с войны, мне сделали операцию, но стало только хуже. -- Ладно. Я сержусь на тебя, потому что ты ничего мне не сказал, и я не знала, что нужно делать. Ты должен мне рассказать, как поступать в случае чего. Тогда я не буду сердиться. Наверное, тогда я мог все-все разрушить. Сам себе удивляюсь, отчего я так и не сделал. За долгие годы я выработал несколько безотказных методов ломать близкие отношения. Но, посмотрев ей в глаза, я себя переборол. Она действительно хотела остаться. Не знаю почему, но мне было этого достаточно. -- С ложкой ты ошиблась, -- сказал я. -- Если будет время и если ты сумеешь сделать это так, чтобы я не откусил тебе пальцы, во время приступа нужно запихнуть мне в зубы кусок скомканной ткани. Угол простыни или еще что-нибудь. Но ничего твердого. -- Я пощупал пальцем во рту. -- Кажется, я сломал зуб. -- И поделом, -- сказала Лиза. Я посмотрел на нее, и мы об расхохотались. Она обошла вокруг стола, поцеловала меня и устроилась на моем колене. -- Опаснее всего то, что я могу захлебнуться. Когда приступ начинается, у меня своди все мышцы, но это ненадолго. Потом они начинают самопроизвольно расслабляться и сокращаться. Очень сильно. -- Знаю. Я пыталась тебя удержать. -- Никогда не делай этого. Переверни меня набок. Держись за моей спиной и смотри, чтобы я не задел тебя рукой. Если сможешь, сунь под голову подушку. И не подпускай меня к предметам, о которые я могу пораниться. -- Я посмотрел ей в глаза. -- И помни, пожалуйста, -- все это ты можешь попытаться сделать, но если я слишком разойдусь, лучше отойти в сторону. Лучше для нас обоих. Если я вдруг ударю тебя так сильно, что ты потеряешь сознание, ты не сможешь помочь мне, и когда меня стошнит, я начну захлебываться. Я все еще глядел ей в глаза. Она, должно быть, угадала, о чем я подумал, и едва заметно улыбнулась. -- Извини. Я понимаю. И мне неловко, знаешь... Потому что ты мог... -- Подавиться ложкой, да? Я действительно поступил глупо, согласен. Я могу прикусить язык или щеку с внутренней стороны, но это не страшно. Еще одна вещь... Она ждала, а я никак не мог решить, надо ли ей все рассказывать. Вряд ли она смогла бы помочь, но мне не хотелось, чтобы она чувствовала себя виноватой, если я вдруг умру при ней. -- Иногда я ложусь в больницу. Бывает, что один приступ следует за другим. Если это будет продолжаться долго, я не смогу дышать, и мозг умрет от кислородного голодания. -- Для этого достаточно пяти минут, -- встревоженно сказала она. -- Знаю. Но такое может быть, если приступы пойдут один за другим, так что у нас будет время подготовиться. Если я не оправлюсь от первого приступа и у меня тут же, без перерыва начнется следующий, или если ты заметишь, что я совсем не дышу три-четыре минуты, тогда вызывай скорую. -- Но ты же умрешь раньше, чем они приедут! -- Иначе я должен жить в больнице. А я больниц не люблю. -- Я тоже. На следующий день Лиза взяла меня с собой покататься на "Феррари". Сначала я нервничал -- боялся, что она начнет вытворять что-нибудь рискованное. Она, однако, вела машину слишком медленно, сзади нам то и дело сигналили. По тому, сколько внимания уделяла она каждому движению, я понял, что машину Лиза водит не так уж давно. -- "Феррари" у меня, наверное, просто закиснет, -- призналась она по дороге. -- Я никогда не гоню быстрее пятидесяти пяти. Мы заехали в салон на Беверли-Хилс, и Лиза за какую-то несусветную цену купила слабенькую лампу на "гусиной шее". В ту ночь я заснул с трудом. Наверное, боялся еще одного приступа, хотя новая лампа, что купила Лиза, вряд ли могла его вызвать. Насчет этих самых приступов... Когда такое случилось со мной впервые, приступы называли еще "припадками". Потом уже появились "приступы", и какое-то время спустя слово "припадок" стало вроде как неприличным и оскорбительным. Видимо, это признак старения, когда ты замечаешь, как меняется язык. Сейчас появилось столько новых слов... Многие из них -- для вещей и понятий, которых просто не существовало, когда я был маленьким. Например, "матобеспечение". -- Что тебя привлекло в компьютерах, Лиза? -- спросил я. Она даже не шелохнулась. Работая с машиной, Лиза порой уходила в себя полностью. Я повернулся на спину, попытался заснуть и тут услышал: -- Власть. Я поднял голову и взглянул на нее. Теперь она сидела лицом ко мне. -- Всем этим компьютерным штучкам ты научилась уже в Америке? -- Кое-чему еще там. Я тебе не рассказывала про своего капитана, нет? -- Кажется, нет. -- Странный человек. Я еще там это поняла. Мне тогда было четырнадцать. Этот американец почему-то мной заинтересовался. Снял мне хорошую квартиру в Сайгоне и отправил в школу. Она смотрела на меня, словно ожидая какой-то реакции, но я молчал. -- Мне пошло это на пользу. Я научилась хорошо читать. Ну, а когда умеешь читать, нет ничего невозможного. -- В общем-то я и не спрашивал про твоего капитана. Я спросил, что привлекло тебя в компьютерах. Возможность зарабатывать на жизнь? -- Поначалу да. Но не только. За ними будущее, Виктор. -- Бог свидетель, я читал об этом достаточно. -- И это правда. И еще они дают власть, если ты знаешь, как ими пользоваться. Ты сам видел, на что был способен Клюг. С помощью компьютеров можно делать деньги. Я имею в виду не зарабатывать, я делать. Как если бы у тебя стоял печатный станок. Помнишь, Осборн упоминал, что дома Клюга не существует? Как ты это понимаешь? -- Он, наверное, повытирал все данные о доме из разных там блоков памяти. -- Это только первый шаг. Ведь участок должен быть зарегистрирован в земельных книгах округа, как ты полагаешь? Я хочу сказать, что в этой стране еще не перестали хранить информацию на бумаге. -- Значит, в земельных книгах округа дом зафиксирован. -- Нет. Страница с записью удалена. -- Не понимаю. Клюг никогда не выходил из дома. -- Древний прием. Клюг проник в компьютеризированный архив лос-анджелесского управления полиции и отыскал там некоего Сэмми. Потом послал ему банковский чек на тысячу долларов и письмо, в котором сообщалось, что Сэмми получит в два раза больше, если заберется в местный архив и сделает то-то и то-то. Сэмми не клюнул, не клюнули также некто Макджи и Молли Анджер. Но Малыш Билли Фипс клюнул и получил второй чек, как было обещано в письме. У них с Клюгом долгие годы оставались прекрасные деловые отношения. Малыш Билли теперь ездит в новеньком "Кадиллаке", причем он понятия не имеет, кто такой Клюг и где он жил. Клюга же совершенно не интересовало, сколько он тратил. Деньги он делал буквально из ничего. Я обдумал услышанное. Действительно, когда у тебя полно денег, можно сделать почти все, а в распоряжении Клюга денег было предостаточно. -- Ты сказала Осборну про Малыша Билли? -- Я стерла этот диск так же, как стерла все упоминания о твоих семистах тысячах. Никогда не знаешь, когда тебе самому понадобится кто-нибудь вроде Малыша Билли. -- Ты не боишься, что у тебя из-за этого будут неприятности? -- Вся жизнь -- это риск, Виктор. Самый лучший материал я оставляю себе. Не потому, что намерена им воспользоваться. Но если когда-нибудь такая вещь понадобится, а у меня ее не окажется под рукой, я буду чувствовать себя последней дурой. Она наклонила голову в сторону, и глаза ее превратились в еле заметные щелочки. -- Скажи мне... Клюг выбрал тебя из всех соседей, потому что целых тридцать лет ты вел себя, словно примерный бой-скаут. Как ты относишься к тому, что я делаю? -- Твое поведение я бы назвал восторженно-аморальным; правда тебе много пришлось пережить, и по большому счету ты вполне честна. Но мне жаль тех, кто встанет у тебя на пути. Она ухмыльнулась. -- Восторженно-аморальна. Это мне нравится. -- Значит, ты занялась компьютерами потому, что у них есть будущее. А тебя никогда не беспокоит... как бы это сказать... Глупо, наверное, но... Как по-твоему, они не захватят над нами власть? -- Так все думают, пока сами не начинают пользоваться машинами, -- ответила она. -- Ты не представляешь, насколько они глупы. Без программ они ни на что не годятся. А вот во что я действительно верю, так это в то, что власть будет принадлежать людям, которым компьютеры подчиняются. Они уже захватывают власть. Поэтому-то я компьютерами и занимаюсь. -- Я не то имел в виду. Может быть, я неточно выразился. Она нахмурилась. -- Клюга очень интересовала одна проблема. Он постоянно следил за тем, что делается в лабораториях, которые занимаются искусственным интеллектом, и много читал по неврологии. Я думаю, он пытался найти что-то общее... -- Между человеческим мозгом и компьютером? -- Не совсем так. Компьютеры представлялись ему нейронами. Клетками мозга. -- Она показала рукой на свою машину. -- Этой штуке или любому другому компьютеру до человеческого мозга -- как до звезд. Компьютер не способен обобщать, делать выводы, изобретать. При хорошем матобеспечении может возникнуть впечатление, будто он что-то такое делает, но это иллюзия. Есть такое предположение, что, мол, когда мы наконец создадим компьютер, в котором будет столько же транзисторов, сколько нейронов в человеческом мозге, у него появится сознание. Я лично думаю, что это чушь. Транзистор не нервная клетка, квинтильон транзисторов ничем не лучше, чем дюжина. Так вот, Клюг, похоже, придерживался такого же мнения, и он начал искать общие свойства у нейронов и однобайтовых компьютеров. Потому-то у него дома и полно разного потребительского барахла -- все эти "Trash-80", "Atari", "TI", "Sinclar". Сам он привык к куда более мощным машинам. Это все для него игрушки. -- И что он узнал? -- Похоже, ничего. Восьмиразрядная машина гораздо сложнее нейрона, но все равно ни один компьютер не выдерживает сравнения с человеческим мозгом. Если их вообще можно сопоставлять. Да, "Atari" сложнее нейрона, но на самом деле их трудно сравнивать. Все равно, что направление с расстоянием или цвет с массой. Они разные. Но есть одна общая черта. -- Какая? -- Связи. Опять же, тут все по-разному, но принцип тот же. Нейрон связан со множеством других нейронов. Их триллионы, этих связей, и то, как передаются по ним импульсы, определяет, кто мы такие, что мы думаем и что помним. С помощью такого вот компьютера я тоже могу связаться с миллионами других компьютеров. Эта информационная сеть обширнее человеческого мозга, она содержит больше данных, чем все человечество в состоянии усвоить за миллион лет. Она тянется от "Pioner-10", который сейчас где-то за орбитой Плутона, до каждой квартиры, где есть телефон. С помощью этого компьютера ты можешь получить тонны сведений, которые когда-то были собраны, но некому было даже взглянуть на них, времени не хватало. И как раз это интересовало Клюга. Старая идея "критической компьютерной массы", когда компьютер обретает сознание, но он рассматривал эту идею под новым углом. Может быть, считал он, важен не размер компьютеров, а их количество. Когда-то компьютеры считали на тысячи, теперь -- на миллионы. Их ставят уже в автомобили и в наручные часы. В каждом доме их несколько: от простенького таймера в микроволновой духовке до видеоигр и компьютерных терминалов. Клюг пытался выяснить, возможно ли набрать критическую массу таким путем. -- И к какому выводу он пришел? -- Не знаю. Он только начинал работу. -- Критическая масса... На что это может быть похоже? Мне кажется, должен возникнуть колоссальный разум. Такой быстрый, такой всезнающий. Всеобъемлющий. Почти богоподобный. -- Может быть. -- Но... не захватит ли он над нами власть? Кажется, я опять вернулся к тому вопросу, с которого начал. Не превратимся ли мы в его рабов? Она надолго задумалась.